— Я просто выполнил свой долг, — Теодор смотрел куда-то поверх ее головы. "Вы идите, герр Клаус, идите…, - он чуть запнулся, — к жене своей, за Вальтером я присмотрю. И вообще, — он обвел рукой рудничный двор, — надо священника позвать…, А вы идите, отдыхайте".
Маргарита взяла за руку Клауса. Федор, глядя на то, как они выходят из ворот, услышал голос мальчика: "Герр Теодор, спасибо вам. Если бы не вы… — Вальтер прервался. Помолчав, часто подышав, он добавил: "Папа мой тоже таким был. Сильным".
— Если бы я был сильным…, - зло подумал Федор, вспомнив свежие следы пилы на досках. "Но я же ничего не докажу, Господи, ничего и никогда. Четыре человека погибло, один искалечен, ребенок круглым сиротой остался…, Господи, ну простишь ли ты меня?"
— Это тебе спасибо, Вальтер, — он погладил белокурые, грязные волосы. "Если бы не ты — мы бы без воды остались, я бы в тот лаз не поместился. Пойдем, — мужчина вздохнул, — к пастору".
Он обернулся и, посмотрев на черное жерло шахты, обнял Вальтера за плечи.
Маргарита нежно погладила свежий лубок на руке мужа и налила в кружку теплого вина: "Доктор велел тебе хотя бы неделю побыть дома, так что я никуда тебя не отпущу".
— Ну, хоть одной рукой, а что-нибудь поделаю, — отозвался Рабе. "Не привык я просто так лежать, счастье мое. А как встану — займусь новой штольней. Герр Теодор обещал до конца недели там все расчистить. В забое покойного Фридриха надо тоже — в порядок все привести".
— Это крепления были? — глядя на мужа синими, большими глазами, спросила Маргарита.
— Крепления, — Рабе вздохнул. "Видишь, не успели мы новые поставить…, Так бывает, конечно. Вальтера надо к нам забрать. Я ему подыщу на земле работу, а через пару лет — пусть в Гослар едет, в училище".
— Конечно, — кивнула Маргарита. Забрав у Клауса вино, она оправила чистую, в холщовой наволочке подушку. "Можно, я с тобой полежу? — робко спросила девушка. "Я так боялась, Клаус, так боялась, так плакала все эти два дня, в церковь ходила…"
— Девочка моя хорошая, — ласково подумал Рабе, гладя ее темно-золотые косы. "Бедная моя, перепугалась так". Он поцеловал мягкие, алые губы и, улыбнувшись, привлек ее к себе: "Давай, я тебе докажу, что со мной все хорошо".
— Только руку не потревожь, — озабоченно велела ему жена. Рабе рассмеялся: "Ни в коем случае".
Она лежала на боку, раздвинув ноги, спрятав лицо в лоскутном покрывале. Простонав: "Да! Да! Можно, сейчас можно!" — Маргарита победно, торжествующе улыбнулась.
Муж привлек ее к себе одной рукой. Маргарита, так и не поворачиваясь, почувствовала обжигающее тепло внутри: "Вот и славно. А если будет рыжий — так мой дядя покойный был рыжий. Не придраться".
Она приподнялась на локте, взметнув пышными, растрепанными волосами. Наклонившись над мужем, глядя в некрасивое, раскрасневшееся лицо, девушка, почти искренне, сказала: "Я так тебя люблю!"
— Я тебя тоже, счастье мое, — темные глаза Клауса заблестели. Он, устроив ее на груди, велел: "А теперь спать, ты ведь так волновалась".
Маргарита поерзала, легко, по-детски зевнула и задремала. Рабе все лежал, гладя ее по голове, смотря на огненный закат, что висел над вершинами Гарца.
Федор проверил упряжь, и повернулся к Вальтеру: "Пошли, проводишь меня до выезда на госларскую дорогу".
— А минералы где? — спросил мальчишка, оглядывая притороченную к седлу, потрепанную кожаную суму.
— Уже отправил, — улыбнулся Федор. "А ты, — он положил руку на плечо Вальтера, — расти, учись и приезжай в университет. Станешь инженером".
Мальчишка обернулся, и посмотрел на темные силуэты копров: "Я постараюсь, герр Теодор. Хотя бы мастером, как Рабе. Он тоже толковый, здорово вы с ним этот новый пласт нашли".
— А ты уже и в забой спускался, не преминул, — ядовито сказал Федор, — велено же тебе было, — под землю ни ногой. На колесе водяном работаешь, вот и сиди с ним рядом.
— Да я одним глазком посмотреть только, — хмыкнул Вальтер, — туда и обратно. Герр Теодор, — он порылся в кармане, — держите, у Рабе шлифовальный станочек есть, я вам лупу сделал.
Федор посмотрел на изящную, в сосновой, отлакированной оправе, лупу — на рукояти красовался выжженный по дереву, силуэт вершин Гарца и надпись: "Раммельсберг, 1776. На добрую память!"
— Спасибо! — он нагнулся и коснулся губами белокурых, теплых волос. "Спасибо тебе, Вальтер".
Перед ним лежала широкая, уходящая вниз, в долину, дорога, на горизонте виднелись черепичные крыши Гослара. Федор, подал руку мальчишке: "Ну, все, может, и увидимся, когда-нибудь".
— Спасибо вам, — пробормотал Вальтер. Прислонившись к янтарно-желтому стволу сосны, глядя на рыжую голову всадника, он крикнул: "Счастливого пути, герр Теодор! А свою коллекцию я не брошу, раз начал, обещаю!"
— Вот и молодец, — обернулся, улыбаясь, Федор. Проверив пистолет, положив его в седельную кобуру, он буркнул: "На всякий случай".
Беленькая дворняжка, весело залаяв, бросилась за лошадью. Вальтер, свистом подозвав ее, потрепал за ушами пса: "А мы с тобой, до вечерней смены, еще искупаться успеем".
Мальчик пошел по дороге к Раммельсбергу. Приостановившись, вздохнув, он сказал собаке: "Скучать буду, вот что. Толковый он человек, герр Теодор".
Вальтер скинул холщовую куртку. Еще раз обернувшись, — всадник уже исчез из виду, — он побежал к рудничному пруду.
В раскрытое окно спальни было слышно, как квохчут укладывающиеся спать куры. Клаус отложил чертежи и улыбнулся: "Вот видишь, рука уже срастается, а ты боялась. Все будет хорошо".
Маргарита присела на постель. Девушка подергала холщовую рубашку, глядя на выскобленные, чистые половицы: "Ты меня будешь ругать, это я виновата".
— Что такое? — обеспокоенно спросил Рабе, притянув ее к себе. "Ну как я могу ругать свою любимую девочку? Ничего страшного, что там случилось?"
Маргарита вздохнула, уткнувшись лицом в его плечо, и что-то прошептала. Он прикоснулся губами к пылающей от смущения щеке и поцеловал нежный висок: "Так это же хорошо, любовь моя. Это же наше дитя, я так счастлив, так счастлив".
— А дом? Мы же хотели сначала большой купить, — девушка все сидела, прижавшись к нему, не поднимая головы.
Рабе осторожно откинулся на спинку кровати, чуть поморщившись, — рука еще немного болела. Укладывая ее рядом, он уверенно ответил: "И купим. Заработаю, любовь моя. Ради тебя и детей я все, что угодно сделаю. А когда? — смущенно спросил он, касаясь ладонью ее живота.
— В феврале, — улыбнулась жена, устроив голову у него на плече. "Как раз снега наметет, наверное, буду сидеть у камина, и качать колыбель".